Так странно наблюдать за тем, как в твою жизнь неслышно и почти не заметно, входят перемены, прорастая в тебе, как древо самой жизни, и меняют твой образ мыслей и тебя саму, не принося тем самым боли или несчастий. Нет, Бекки не забыла родину – ее все так же манила залитая ласковым солнцем Тулуза, с ее средневековыми замками, и зарослями дикого винограда, что оплетает  их вековые стены, но и Шотландия, умытая дождями, пропахшая насквозь хвоей и вереском не казалась ей больше чужой и враждебной. Воспоминания о доме ушли куда-то на второй план, и Ребекка понимала, что пройдет немного времени, и они потеряют свои краски, поблекнут, словно картинки из старых детских книг, которые когда-то давно читала ей мадам Воланж. Теперь имена эта, непокорная, дикая, как степная кобылица, страна, была ее домом, радушно распахнувшим свои двери, и Бекки незаметно для себя, смогла ее полюбить. Рощи, равнины, кристально чистый воздух, и горы. Смогла полюбить Руквуд-холл, что постепенно открывал юной волшебнице свои многовековые тайны, и его обитателей.
В окно летит снег, белой мошкарой вьется, тонкими крылышками стучится в стекло. Пятнистая саванская кошка – помесь рыси и бенгала, подаренная Рабастаном на свадьбу, пытается поймать их пушистыми лапами, но снова и снова терпит поражение. В конце концов ей это надоедает, и она спрыгивает с подоконника, устраивается возле камина и засыпает, положив морду на лапы. За каминной решеткой бесится в дьявольском танце огонь- трещит, стрекочет, будто сверчок, скачет по поленьям, словно разьяренная кобра, где-то на верху снуют трудолюбивые домовики, и багряно красное зимнее солнце отбрасывает на стены загадочные тени. Ребекка любила такие утренние часы одиночества, когда дом лишь открывал сонные глазницы окон, впускал в царство неги и сна шальной ветер, и просыпался, принимая как данность новый день. Она пьет чай по рецепту прабабки, с апельсиновыми нотками и медом, да читает книгу по редким зельям и ядам, найденную в библиотеке холла чуть ли не в первые несколько дней ее там пребывания. По ее мнению, этот фолиант обладал просто неслыханной ценностью – написанный на рубеже тринадцатого столетья неизвестным ученым, он хранил в себе рецепты давно утраценных ядов. А боле – зелий ментального воздействия, которые и вовсе были огромной редкостью, а потому ценились на вес золота. Бекки осторожно перелистывала тонкие листы пергамента, где-то уже затертые от времени, и пыталась разобрать пометки неизвестного ученого, сделанные на полях на латыни, или же, к удивлению ведьмы – на древнегерманском.  И если с латынью юная миссис Руквуд была знакома, то на древнем наречии знала всего лишь несколько слов, и тот факт, что она не может разобрать что-то важное до крайности ее печалил. Однако, исследования свои Ребекка не прекратила, и в добавок к этому -  начала учить язык, раздобыв в той же библиотеке связку пыльных учебников. Если кого-нибудь это и удивило, то все предпочли сделать вид, что так и нужно: леди Розалина просто старалась увлечь ее другими делами, сетуя на то, что приготовления ядов – слишком опасное занятие, но если ей так хочется,…а что до Августуса – тот оказался настоящим экспертом, и иногда даже советовал ей, как смешать тот или иной состав. И надо сказать, зелья получались в высшей степени восхитительными.

Сегодняшняя ее затея была гораздо опаснее других, ведь  рецепт полностью не сохранился, а значит ведьме оставалось только одно – полагаться на собственное чутье и расчеты, за которыми она просидела почти месяц. Но цель оправдывает средства: пара капель такого зелья, и на поверхность, один за одним, вылезают затаенные человеческие страхи, сокрытые в глубине подсознания, они терзают жертву стальными когтями, словно неутомимые грифы, и человек умирает в муках, лишенный рассудка и воли. Эдакий ментальный круциатус – скромный вклад француженки в то дело, которому так предан ее супруг. Нет, Бекки не была от природы склонна к разрушению, не отстаивала идею господства одних перед другими, и в общем, мало интересовалась теми политическими играми, которые велись за закрытыми дверями министерских кабинетов, она просто оберегала свой маленький мирок, своих родных и близких, и уж если они решили ступить на этот тернистый путь, Ребекка была готова стоять рядом и разливать по стеклянным колбочкам жидкую смерть. А иногда и что похуже, без малейших угрызений совести.

В ее лаборатории пахло лавандой, а на стене была иллюзия окна, за которым разливалось бескрайнее, голубовато-зеленое море. Это успокаивало и настраивало на нужный, творческий лад. Она зажигает горелку под серебряным котлом, пламя ярко вспыхивает, но тут же выравнивается, словно прирученное. Ребекка сверяет свои расчеты и текст из книги и принимается колдовать, добавляя поочередно в котел редкие ингредиенты, коими была полна данная комната. Какие-то она до селе никогда не видела, но страстно хотела заполучить, и от того ценила еще больше ту заботу, которую тут к ней проявляли. Зелье выходило, словно по методическому пособию: прозрачное, с легким янтарным оттенком и медовым запахом. Драконья кровь рисовала на зеркальной поверхности едва заметные диковинные цветы, которые тут же растворялись где-то в его глубине, окрашивая состав в цвета предрассветного неба. На этом месте рецепт прерывался, и Бекки принялась действовать на свой страх и риск – по ее расчетам оставалось всего 5 ингредиентов, а потом долгие 12 часов томления его на огне, и поначалу все шло именно так, как она задумала. После добавления полыни зелье вспенилось, и от  поверхности его пошел сизый дымок, так сливалась воедино магия разрушения и кровь.
Кошка, дремавшая у камина, подняла морду, и издала протяжное «мяу», словно предупреждая о чем-то хозяйку – женские пальчики пробежались по короткой лоснящейся шерстке, и лишь то, что Бекки отошла от котла и спасло ее в следующий момент. Комнату заволокло дымом, и громкий взрыв разметал стекляшки на столе. Ребекка инстинктивно прикрыла руками лицо, и мелкое стеклянное крошево порезало только руки. На шум сбежались эльфы, и оставив их разбираться с последствиями учиненного погрома, Ребекка поспешила наверх, переменить платье, да ликвидировать порезы. К удивлению ведьмы, которая весьма неплохо разбиралась в колдомедицине, заживляющее заклинание не вышло ни с первого, ни со второго, ни даже с третьего раза. Если бы кто-нибудь в этот момент наблюдал за ней, то мог бы увидеть, как быстро менялась гамма эмоций на лице француженки: от удивления до страха- всего за минуту. Следовало бы подумать, как объяснить все это Августусу. О его реакции на такое сообщение думать почему-то совершенно не хотелось.

Отредактировано Rebecca L'Еstrange (2016-04-01 17:05:12)

Бекки еще не успела привыкнуть к внутреннему устройству холла, и всякий раз невольно вздрагивала, когда по сонному, изнеженному негой пространству, разносился протяжный звон сигнальных чар, больше похожий на какие-то неизвестные напевы. Пение сладкоголосых сирен сначала очень ее пугало – и она радовалась, что ей не приходилось самой управляться со всеми этими мудреными заклинаниями. Сегодня все закончилось слишком быстро – и дом снова погрузился в утреннее состояние полудремы. На девушку сквозь тонкое стекло окна глядит ошалелый рассвет, прикрывает тяжелыми веками грозовых облаков покрасневшие глазницы. Пару часов назад совсем юный, он успел превратиться в немощного старика. Скоро его поглотит непроглядная небесная синь. Ребекка смотрит сквозь лиловые зимние сумерки на раскинувшейся внизу сад, с густыми розовыми зарослями. На столе у нее эти розы осыпаются чуть белеющими лепестками. Скомканная салфетка, когда-то тоже бывшая белой, хранит на себе отпечаток кроваво-красных бутонов. Странно, ей столько времени твердили, что ее кровь – совсем иная, а она оказывается, такая же красная, как у всех остальных.
Покорить вершину одиночества – значит примириться с великой иллюзией правильности своего пути. Истаем в отравленный ртутью воздух, тонкопалые садисты, постигшие свободу обреченных. Голубая кровь, алебастровая кость – мы действительно не такие, в наших душах – темнота, а венах – самая пагубная магия. Мы варим глинтвейн в котлах для зелья удачи и сжигаем в камине историю наших родов. Иногда Ребекке кажется, что предыдущие поколения чистокровных магов совсем ничего не достигли. Что упущений и потерь было больше, чем достижений и побед. Это чувство настолько отвратительно, что девчонка старательно избегает любого на него намека. Не брать в голову – незачем подпускать его так близко. Она понимает, что пряча голову в песок, обманывает саму себя, и в этом есть что-то патологическое. Ей вообще сложнее оглянуться назад, чем смотреть вперед. В конце концов, не знать, что тебя ждет, – самый что ни на есть концентрированный кайф. Единственный способ узнать – попробовать, например, свести эти ужасные порезы простейшей настойкой бадьяна, известной даже пятиклассникам…Капли падают на кожу с противным шипением, которое обычно приносит с собою вполне ощутимую боль, но сегодня Ребекка почти ничего не чувствует, а кровь как продолжала так все так же продолжалает капать на белоснежный ковер в ее спальне…- Я гляну потом, что с этим можно сделать, спасибо, -Она оборачивается на голос, и не может скрыть своего удивления – сначала от того, что муж в этот час был еще дома, а во вторую очередь, от того, что он примчался сюда из кабинета менее, чем за пять минут.  - Прости, с моей стороны это и правда было неразумно…но мне не хотелось тревожить тебя по пустякам…кто же знал, что котел взорвется и разнесет пол лаборатории, словно бомбарда…
Ребекка никогда не спрашивала его о чувствах, и прекрасно понимала, что несмотря на галантность и нежность, с которую с нею обходился, ее муж был личностью до крайности самодостаточной, и вполне обошелся бы без каких-либо душевных привязанность вовсе. Они словно играли в какую-то странную игру, которая каждый раз их затягивала все глубже в омут. Есть отношения, из которых вообще невозможно выйти, не чувствуя себя предателем. Как ни обговаривай всё, ни желай друг другу удачи напоследок, останется привкус собственной подлости. Что забавно, с обеих сторон. Каждый знает в глубине души, что бросил – не то чтобы в беде, но в беду, обошёл на узкой тропинке через топь и как бы случайно задел плечом. Второй, может, только ноги замочил, но ты не оглянулся проверить. Такое случается, когда человек тебе очень много дал. Неважно, сколько ты ему в ответ, всё равно мучит ощущение своей неблагодарности…. Ведьма отводит взгляд, не смея посмотреть в его лицо. Можно ли назвать словом «пострадала» пару порезов или ожог на руках…вряд ли. Это скорее мелкие, досадные неприятности. Для того же, что с ней случилось слова «пострадала» было недостаточно…но как объяснить это Августусу… Жаль, что прорицания не входили в список ее любимых предметов. А вот зелья и яды она любила. Пагубная, запрещенная магия бросала человеку вызов, заставляла смотреть вглубь своей души, преодолевать себя, карабкаться в верх, иногда сдирая кожу нежных ладошек в кровь, но сражаться. Она давала шанс выстоять, когда придет на то свой срок. А что он придет очень скоро Бекки не сомневалась, ведь только глупец может не замечать, что война затаилась- ее стылое дыхание уже ощущается кожей, ее говор криками разносится по площадям, и только трус может сидеть в такое время в дому, укрывшись за стенами поместий, надеясь, что его это не коснется, и что темной ночью половичок у соседей окажется куда приметнее собственного. Враки все это. Буря, когда она разразиться, затронет каждого, и Бекки хотела бы быть к этому готовой, за что и поплатилась. Она отворачивается к окну. Смотрит на застывший, покрытый тонкой паутиной снега, сад, и рассеянно произносит:
- Не знаю. Но мы можем это проверить, если ты дашь мне на пару минут свою палочку...В зависимости от того, что случиться дальше есть несколько вариантов....В лучшем случае, через пару минут мы спустимся в столовую пить кофе, либо тебе придется вспоминать основы магии крови и древнегарманский...а если не сработает- применить одно распространенное в вашем кружке по интересам, заклинание. Правда, лучше моей палочкой- не хочу, чтобы в "Пророке" вышла статья о том, что Руквуд прикончил молодую супругу, едва взошла третья луна.
Раньше Бекки гордилась своей ничейностью. Вообще, только лишь дурак может таким гордиться - я свободен, я неуловим. Он всего лишь хочет получать любовь в одностороннем порядке, и потому зависим более других, а не замечает этого по одному лишь самодовольству. Кто не гордится, тот и знает: однажды ему понадобится стакан крови, ни много ни мало - не еда и кров, а настоящая жизненная энергия другого человека. Это больше, чем поддержка, больше, чем помощь. И вот что важно - нельзя попросить у того, кто твой. Мы не отбираем силы у детей, животных и всех, кто любит. О жертве не просят, она бывает только добровольной, иначе это вымогательство. Ещё возможен обмен, это другое. А просьба - когда тебе нужно от человека то, на что никаких прав не имеешь. Просить без стыда можно только у того, кому принадлежишь…

Отредактировано Rebecca L'Еstrange (2016-04-04 10:15:02)

Собственная исключительность иногда оборачивается неподдельной личностной трагедией. Право слово, если с самого детства окружающие уверяли тебя в том, что то ты – талант, самородок, и равных тебе по мастерству найдется не много, то рано или поздно ты и сам в это уверуешь, и от того неудача, что когда-нибудь тебя постигнет, будет иметь поистине разрушительные масштабы, даже не столько в самой своей сути, но в восприятии – да… Богам сложно признавать свои ошибки. Боги никогда не ошибаются, не свершают промахов и проступков, ибо прекрасно знают старую, как само седое мироздание, истину: чем выше взлетел, тем больнее падать на острые пики камней, под оглушительный вой толпы. По счастливому стечению обстоятельств Ребекка редко ошибалась, хотя чаще всего полагалась на какое-то внутреннее, звериное чутье. Она шла на риск, чаще ставя на рулетку больше, чем было позволено, но всегда получала отдачу и награду за старания: восхищенные взгляды, признание, и неподдельный, живой интерес. С самого начала она хотела выделиться из серой массы чистокровных девиц, и быть чем-то большим, нежели игрушка, безумно дорогая, но такая же холодная, и пустая. К счастью, ее стремления отвечали стремлениям рода: Ребекку с детства учили, что мораль семьи прямо пропорционально отражает мораль государства, и все существование чистокровного общества должно быть подчинено высшей идее – вернуть тот вековой уклад, который царил в обществе до того, как к власти пришли магглолюбцы и радетели за то нечестивое равноправие, что рано или поздно подведет мир к краю пропасти, которая уже сейчас взирала своими пустыми черными глазницами на высший свет. Надо сказать, что она почти не задумывалась о том, какую цену придется именно ей, Ребекаке, за это заплатить. Нет, она не лезла в первые ряды, примеряя на себя чуждую ей роль бойца, забывая в пекле адского огня свое истинное предназначение - женщины и хранительницы очага, ее непростительные заклятия вряд ли могли быть пособием для новичков, и темной мантии она предпочитала шелка и атлас, а сражениям - полумрак салонов и светские рауты, но, как и все они, замарала руки в крови по локоть. Просто оружие было у нее совсем иное – разлитое по колбочкам и склянкам, но от того было не менее, а иногда и более опасным... Когда смерть подходит тихо, шурша юбками дорогого платья,  с милой улыбкой на лице, многие не воспринимают ее всерьез. Но смерть, как вселенная – многолика и многогранна, и губительно ее недооценивать. – Как мило с твоей стороны напомнить мне о том, что даже простейшее, по сути, заклинание может стать смертельным оружием в руках того, кто знает, как его применить, - Она поднимает глаза на супруга и едва заметно улыбается, отходит к окну, распахивая темные портьеры, впускает в комнату солнечный поток и ветер из раскрытого окна. Надышаться бы этой свежестью впрок, впитать в себя благость и умиротворение, что легкой дымкой опускается на плечи и тут же пропадает, осыпаясь на темный пол, хрусталиками слов… Бекки улыбается, - странно, но грусти нет, как нет и страха, лишь какая-то обреченность. Она сквозит в словах и жестах, выстужая душу до самого основания. Впрочем, другой реакции француженка и не ждала – воистину глупо пытаться перекраивать мужчину под тот облик, что когда-то сама себе намечтала, будучи институткой…из этого, как правило, ничего путного не выходит – одни сплошные разочарования…- Однако, мне придется тебя заверить, к сожалению, на собственном примере, что есть вещи куда занятнее. Видишь ли, взорвавшееся зелье имело достаточно странный эффект, совершенно не свойственный составу, если судить по набору ингредиентов… И даже мои личные наработки если и могли изменить его сущность, то не столь глубоко и полно, чтобы вместо ментального воздействия получить физическое  -  в виде не способности творить волшебство. У меня на сей счет есть пара соображений, но пока они лишь теория – не более.
Тогда же Бекки поняла кое-что о сущности колдовства. Его можно творить простыми средствами. Весь адский антураж – убийство, кощунство, совокупление с козлом – вообще не является необходимым условием страшного колдовства. Нет, нужно вызвать у себя ощущение греха, честно признать: «Я сейчас делаю чудовищное, предаю все доброе, что есть во мне». Это породит всплеск дикой энергии, которая нанесет вред, если направить ее по адресу. Метод может быть самый детский – иной раз мамину чашку разбить достаточно или «правильное» письмо написать. Главное – намеренно совершить зло. Или просто тихонечко подгадить.
Но кому-то, конечно, надо скальпы снимать и кошек мучить, чтобы утвердиться самому и оповестить кого надо: Внимание, я встаю на путь греха. Ап! Наверное, есть ключевые моменты, когда точно так же легко сделать что-нибудь сверх хорошее, но француженка их никогда не чувствовала. Вполне вероятно, что добро – совсем невесомая вещь, его нельзя слепить снежком и кинуть. Или нет, не в том дело. Счастье органично: бесполезно насиловать реальность, чтобы стать счастливым, не получится. Насилие порождает только дурные плоды. А для зла – да, придется поработать.
Чужая палочка слегка вибрирует в руке, от нее идет странное, непривычное тепло – заживляющее заклятие – тонкая струйка магии, в самом ее первозданном естестве, и глубокий порез затягивается, оставляя на бледной коже явный красноватый след, - словно отпечаток острых кошачьих когтей. На ее лице – выражение крайнего замешательства. Лишь однажды, совсем еще маленькой девочкой Ребекка видела подобное. Тогда ее, напуганную и заплаканную, быстро увели из материнской спальни, а несколько часов спустя оттуда вышел сначала озадаченный целитель, а потом и хмурый, словно грозовая туча, отец, к которому Бекки пристала с расспросами. Вместо ответов ее  отправили к бабке Розье, которая в беседе с сыном, обмолвилась, что Виолайн пора прекратить свои эксперименты с магией крови и смириться с тем, что сына у нее никогда не будет. Все это, конечно, быстро забылось, вот только осколки склянок и капли темной, почти черной крови, что бутонами расцветали на белом ворсе ковра в материнской комнате, она помнит до сих пор.

Палочка знает о человеке куда больше, чем человек о ней. Палочка сама выбирает себе хозяина, - это объясняют каждому одиннадцатилетнему ребёнку; в дальнейшем она начинает подстраиваться под человека, вбирать в себя его качества, она учится понимать малейшее желание хозяина. Палочка становится частью мага – это понимают почти все. Но никто не замечает того, что, казалось бы, лежит на поверхности. На узких собраниях Министерства большие начальники год за годом твердят о необходимости как можно тщательней скрывать материалы о крестражах. И никому из них никогда не придёт в голову, что он есть у каждого мага….и, надо полагать, даже не один…Холодные девичьи пальчики находят мужскую ладонь – Ребекка держится за него, словно утопающий за соломинку и не верит своим глазам: еще один взмах палочки, и от порезов не остается и следа. Ведьма на миг закрывает глаза, стараясь выровнять дыхание, и только потом понимает, что плачет…

Отредактировано Rebecca L'Еstrange (2016-04-12 17:30:01)

Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное. Ребекка не желала царствия. Ни земного, ни уж тем более, небесного... Мертвые вообще не умирают. Никто не расщедрится испытать сочувствие к пребывающему в горестях и болезнях покойному. Сочувствуют лишь своей памяти о нем. Его же – не существует. Он – дух, призрак, оболочка воспоминания, нечто, лишенное страстей и стремлений. Так думают. Но мы позволяем себе в этом усомниться. Когда ей было шесть, или девять, она любила символизм, трагизм и запах старых книг. В них, если хотите, первые два понятия умещались по самое горлышко от бутылки, из которой чужая рука вполне могла сделать розочку с острыми, почти гранеными краями, о которые малышка обязательно порезала бы руки в очередной раз… С годами любовь осталась только к книгам, трагизм и символизм она создавала сама, оттого и возомнила себя уподобившейся богу. Кощунство, грех и вакханалия. Но парой плохих поступков больше, парой меньше – все равно вариться в котле, медленно убивая собственное сознание иллюзорностью бытия, связей и обещаний. Там, за гранью, страданий нет. Все это неумелые россказни праведников, что таким странным способом зарабатывают себе на кров, краюху хлеба и шкалик паленой водки. Оттого вера в безнаказанность и крепла, помножаясь на силу духа. Нет, определенно, миссис Руквуд не желала царствия небесного, но сейчас чувствовала себя фактически неживой. Стоило ей оставить бесполезную сейчас палочку, как вместе с нею ушло что-то нужное и важное, и почему-то некуда было деть руки… Она отходит к столу, туда, где белыми лепестками осыпаются бутоны роз, и ровными стопками сложены тонкие, желтоватые, полупрозрачные листки пергамента. Кажется, сомнешь их – и в руках останется лишь пепел. -Книга осталась в лаборатории, теория и рецепт там же, что до щитов, то конечно же они стояли, Августус, - в голосе легкая нервозность, не очень приятно чувствовать себя провинившейся школьницей, но что поделать, если в подобных обстоятельствах по-другому не получалось? – Два родовых: чтобы дом не блокировал магию зелья, и позволял творить запрещенное волшебство, один от Лестрейнджей – позволяющий вернуть зелье в стазис, и отменить последнее действие, и естественно, предотвращающие преждевременное смешивание ингредиентов. Кстати, твой давний предок мог бы и оставить рецепт зелья целиком, и не выдирать из книги две страницы. Это значительно облегчило бы мне жизнь... Кем он был то, этот Адалстан Руквуд? Ты никогда мне о нем не рассказывал, да и в библиотеке я не нашла никаких упоминаний…Время все превращает в прах. Самые великие завоеватели и сказочно богатые владыки теперь беднее последнего нищего. Власть, – пряный земной мед, – упорхнула от них, как вспугнутая колибри. Яркие перышки, великолепный хвост… и спустя мгновение только едва заметно покачивается ветка, на которой сидела птичка. Бекка не придавалась несбыточным мечтам о том, что победа в этой войне, что подступала к магической Британии тихо, но неумолимо, словно сама богиня смерти и холода, ясноокая Морана, принесет чистокровному обществу то, на что все в тайне надеялись: независимость и господство, но победа, определенно, станет началом того долгого пути к возрождению из небытия былого величия, что всегда сопровождало чистокровных магов -от колыбели и до смертного одра. Однако внешние перемены казались ей ничтожными без перемен внутренних, ибо в изменчивости мира нужно было находить новые опоры, перестав все время оглядываться назад, в прошлое, уже безвозвратно ушедшее. Они истают так же, в отравленный полынью воздух, и когда-нибудь, пусть не теперь, но через пару столетий от них ни останется ничего - ни имени, ни лиц. Память сложат грудами портретов на заднем дворе, или на главной площади, чтобы повеселить простонародье, и предадут огню, и пламя изничтожит вековую историю всего лишь за несколько часов, обратив ее в серый пепел. Если, конечно, они не сделают этого собственными руками многим ранее. Вот она какая, война... Ты жертвуешь всем и всеми ради победы. Даже зная, что потом пожалеешь. А сожаления обычно добра не приносят.
За окном утро окончательно вступает в свои права. Жаркое, оранжевое солнце золотит верхушки деревьев, и тонкие лучи, пробиваясь через тонкую кисею штор, путаются в девичьих волосах, придавая шоколадным прядям цвет расплавленного свинца…Она отходит на полшага назад, делая глубокий вдох, словно ныряя в холодную воду, которая тут же сдавливает легкие стальным обручем, но старается не выдавать своих чувств.  Муж был, несомненно, прав, чем раньше она посмотрит своему страху в лицо, тем будет лучше, и в первую очередь – для нее самой. Ну а он, он обязательно что-нибудь придумает – Ребекка в это верила, потому что если не верить в него, то в кого же тогда?
А в лаборатории как всегда - полумрак и одуряюще пахнет лавандой...